Игорь Львович Цирлин (р. 12.07.1925, Троицк Челябинской область – 27.01.2018), журналист, член Союза Журналистов СССР. В 1943 призван в Красную Армию. Командиром пехотного взвода принимал участие в боях на Курской дуге, на Брянщине. В августе 1943 получил множественные ранения и общую контузию. Инвалид войны. В 1946–50 учился в УрГУ на факультетете журналистики. В 1953 переехал в Челябинск и работал корреспондентом, заместителем главного редактора и редактором в многотиражной газете ЮУЖД «Призыв». Награжден медалями «За боевые заслуги», «За Победу» и орденом Отечественной войны 2-й степени.
Игорь Львович Цирлин – легенда челябинской журналистики, ветеран Великой Отечественной войны, почетный железнодорожник. Редактор отдела газеты «Призыв».
На войне как на войне
«Дезертирами» … на войну
Когда наша колонна курсантского батальона выходила из ворот пулеметного училища, на обочинах стояла масса народу. Люди, в основном девушки и женщины, молчали. Несмотря на конспирацию, они знали, что мы отправляемся на фронт. Среди провожающих были знакомые курсантов, редко родственники. А так – просто сочувствующие…
На станции Златоуст уже стоял готовый эшелон. Состоял он из крытых вагонов-теплушек. Вместимостью, как говорили тогда, восемь лошадей – сорок человек. Небольшая суета при посадке. Гуднул паровоз, тронулись. Вперед – на запад. Эшелон катился быстро. Почти без остановок. Кормились в пути консервами – гороховый суп. Ели эту горько-соленую смесь прямо из банок. Воды – только попить да чуть сполоснуться. Жажда.
Однажды повезло – остановились в чистом поле… засаженном картофелем. Надрали совсем еще мелких клубней. Отказались от умывания, сварили что-то похожее на кашу. Тоже пересоленную, но похожую на нормальную еду.
Словом, когда прибыли в Пензу, начальник эшелона разрешил сбегать на местный базар. Отрядили по нескольку человек от каждой теплушки, собрали кое-какие деньги, побежали. Купили какой-то зелени, еще чего-то свежего – и обратно. Вернулись на станцию, выскочили на вокзальный перрон – эшелона нет. Его паровоз дымил на выходных стрелках. Начальник не мог ослушаться приказа отправляться. Об этом мы узнали потом. Сейчас же постояли в растерянности и начали думать, как быть. Могли посчитать дезертирами, загрести в штрафники.
Чтобы избежать беды, потолковав, решили самостийно двигаться в сторону фронта. Забрались в какой-то местный поезд, идущий на запад, поехали. К тому моменту мы уже проглотили все нехитрые базарные покупки. А есть хочется.
Высадились на конечной остановке поезда. Небольшой поселок. Базарчик. Денег-то ни копейки. Решили снять исподнее, обменять на еду.
«Обменного фонда» хватило заглушить голод. Но ненадолго. В училище кормили несытно, а ускоренная офицерская военная подготовка на Златоустовских горках отнимала все силы. Пустой желудок – хороший советчик. На путях торчали вагоны, возле них солдат с винтовкой. Вызнали: в вагонах соль. По тем временам валюта. Часового «заговорили ». Один из нас залез на вагон, насыпал «сидор» (вещмешок) солью. Живем. На очередном местном поезде добрались до следующей станции. Пошел бартер (по–современному): стакан соли – стакан меда, стакан топленого масла, пара лепешек из непонятной муки и так далее.
Теперь каждый – кум королю. Набили животы. И даже оставили еды на всякий случай. Тут подоспел офицер из эшелона. Не знаю, как нашел. Видно, начальник эшелона мыслил сходно и предвидел наши действия. Мыслил, что ни говори, под прицелом: в Пензе-то нас отстало около пятидесяти. За такое по головке не погладят.
Короче, дальше мы двигались организованно. Добрались до маленького городка Козельска. Там стояли пустые вагоны бывшего эшелона. В них нашли свои шинели, пустые, конечно, «сидоры». И белье выдали взамен проеденного. Подкормили малость. Потом… Потом построились в полуроту и потопали пехом на запад. На войну.
Призрак
Это Редьярд Киплинг, английский поэт и писатель, «певец империализма» из позапрошлого века:
День – ночь, день – ночь…
Мы идем по Африке.
День – ночь, день – ночь…
Все по той же Африке.
И только пыль, пыль от шагающих сапог.
Отдыха нет на войне солдату.
Мы тоже шагаем, меся пыль и грязь. Теперь днем и ночью. А еще недавно, до и в разгар Курской битвы, только с вечера до рассвета. Ночь – полсотни километров. Под покровом темноты, чтобы избежать авиационных бомбежек и обстрелов противника.
Мы – это батальон автоматчиков в составе славного полка. Резерв и участник страшного сражения, решившего поворот Отечественной войны против гитлеровских захватчиков к Победе. Выходим на край огромного поля. Вдоль него уходит вдаль линия немецкой обороны. Новенькая, не тронутая снарядами и бомбами. Наши наступающие войска, видимо, обошли оборону стороной, вынудили противника в спешном порядке отойти. Нас, несколько групп авангарда, высылают вперед для проверки, разведки. Может, немцы устроили ловушку. Ударят, когда, доверившись тишине, выкатимся всей массой на открытое солнечное пространство.
Нет, все спокойно. Идем вдоль отлично отрытых в полный рост окопов, хозяйственно отстроенных блиндажей. Через ровные промежутки над окопами светятся «дачки» – туалеты из неободранных березок. Мне только-только исполнилось восемнадцать. Все интересно. Впервые вижу безлюдные укрепления, впервые не свистят пули, ничто не взрывается.
Миную один блиндаж, другой, третий… пусто. Спускаюсь в очередную землянку с многослойной крышей-накатом. После солнечных лучей кажется совсем темно. Всматриваюсь. И как удар тока: у задней стенки сидит немецкий солдат. В каске, полной форме, с автоматом на коленях.
Первая реакция. Отпрянул за дверь. Перехватил покрепче свой курносый ППШ. Звякнул специально котелком, чтобы вызвать выстрел. Молчок. Начинаю понимать. Осторожно приближаюсь к фигуре. Осторожно прикасаюсь к ней стволом. И тут солдат… осыпается. Ушла в плечи каска, звякнул, падая, «шмайсер». Был человек – нет человека. Призрак, фантом. И уже не страшно. Выскакиваю на поверхность, светит летнее солнце. Никакой опасности. Сообщаю подоспевшим товарищам, докладываю старшему.
Все в порядке. Топаем дальше. К другой линии обороны. Под нарастающий грохот передовой. Не брошенной, огрызающейся огнем.
Кошки-мышки с «кукушкой»
Не попал я на финскую. Мал был. Помню, правда, как на ту незнаменитую войну уходила из нашего маленького Троицка рота. Уже, как теперь понимаю, неплохо экипированная. Красноармейцы в касках с теплыми подшлемниками, с винтовками-трехлинейками, но в полушубках, валенках, с настоящими солдатскими ранцами за плечами.
Не буду вспоминать радиосводки той дальней поры, газетные победные реляции. Но и тогда и потом почему–то выделила память слово «кукушка». Не о лесной птице, о коварных финских снайперах оно говорило. Укрывались они на деревьях и подстреливали наших бойцов.
Написал «почему–то». А потому, что неожиданным образом столкнулся с «кукушкой», попав на войну другую – Отечественную. Кстати, тоже не совсем взрослым. Всего-то семнадцати годов…
Курсантский наш взвод выдвинули за передовую линию. Разведка боем. Было такое не очень удачное тактическое изобретение военачальников. Стрелять, шуметь, изображать наступление. Чтобы противник занервничал, стал стрелять в ответ, раскрыл свои силы, огневые точки. Ну вот, пошумели мы. Вроде выполнили боевую задачу. Недосчитались кое-кого. Огонь-то по нам открыли очень сильный. Надо отходить, тем более что несколько утихло. Потянулись ребята короткими перебежками, а то и ползком к намеченному месту. Но перед тем попалось место неудачное, гибельное. Большая прогалина в лесу. Бывшая пашня. Борозды почти сгладились. И все подернулось светловатым песочком.
А противник в лесу укрепился. В шумовой своей атаке мы почти вплотную к нему подобрались. Отступать бы надо по прогалине. Но там каждая фигура напоказ. Решили пробраться по лесной кромке, вдоль немецких окопов. Мне выпало быть замыкающим. Почему? Перед самым выходом в другую часть леса прогалика изгибалась. Нельзя ее обойти, только проскочить. И кто-то последний должен прикрыть, стрелять, задержавшись насколько можно. Уж потом удирать. Опасно? Очень! Выбрали меня. Был я маленький, тощенький, ловкий, быстрый. Стрелял неплохо. Ладно, нырнули остатки взвода в лес. Прекратил я стрельбу и бросился за своими. А тихо совсем стало. И вдруг опять немцы огонь открыли. Понял – по мне. Страшно. Бросился в бывшую борозду. Ползу. Скребу пузом песок. И все равно меня видно. Опять тихо. До своих уже совсем недалеко.
Но началась тут игра в кошки-мышки. Мышка – я. А кто кошка? Дернулся вперед. Почти у головы взрыла песок пуля, прижался. Еще дернулся. За пятками ударило. Наконец по ноге словно палкой ударило, чуть спустя ожгло живот. Попал, гад! Тут поглубже борозда пошла. Чуть отдышался, оглядел сначала себя. За живот схватился. Нет, кишки не вывалились. А по штанине темное пятно расплывается. Огляделся вокруг. В тот самый момент углядел вспышку выстрела. Но почему-то не внизу, где вражеские окопы, а вверху, над землей. Мысль: залез тот гад на дерево и оттуда меня достает. Да не просто, а с издевкой. Дескать, погоняю, а потом «пришью».
Злость такая на меня накатила! Подтянул свой ППШ, проверил диск, прицелился и от всей души дал несколько очередей. Все семьдесят патронов выпустил.
Глаза у меня тогда были что бинокль… За несколько километров, почти как перед собой видел. И увидел я поначалу, как очередь малость подстригла здоровенную сосну. Высоко взял. После второй что-то большое и темное вместе с ветвями рухнуло вниз. И выстрелы прекратились. Но я уже не мог остановиться. Дострелял до конца. Только тут опомнился. Боль почувствовал. Страх вернулся. Полуползком рванул к опушке, к своим. Подмогли, забинтовали прямо поверх моей изодранной, грязной, окровавленной солдатской одежонки.
Сестрички
Медицинские сестры, санитарки. Кто из фронтовиков не помнит их, спасительниц, утешительниц, помощниц. Сначала на передовой. Потом на тяжком пути в госпиталь. Во время болезненных операций, выздоровления.
Помню и я…
До пункта первой медицинской помощи с грехом пополам дополз сам. Ранение идти, тем более бежать не позволяло. И минометный, прочий обстрел не давал шибко голову поднять. Сопровождать было некому, шел бой. Нас уже к тому часу мало осталось. Вообще суровый воинский приказ сопровождать запрещал. Чтобы живые и здоровые не покидали поле боя.
Добрался к вечеру. Одинокий ветхий сарайчик среди леса. Там меня и встретила первая фронтовая медсестра. Крепкая девушка быстро и ловко забинтовала ногу. Прямо поверх того, что намотали боевые товарищи, помогла улечься на подобие ложа. Внутри сарайчика уже были двое. Один такой же бедолага-раненый. Как я. Другой без всяких внешних повреждений.
Только начали знакомиться, в уже темном небе послышались ноющие звуки фашистских бомбардировщиков. И почти сразу противный вой авиабомб. Противный и страшный. Он нарастал по мере приближения к земле. Поэтому казалось: каждая падает прямо на тебя.
«Неповрежденный» солдат быстренько исчез. Осмотрев нас еще, дав напиться, сестра укрылась в заранее выкопанной щели. Затащить туда и нас не рискнула. Тесно очень. Бомбежка длилась, может, час, может, меньше. Страх скрадывает время. Сестра появилась сразу, как утихло. Кинулась к нам. Успокоить, переложить поудобнее. А что она могла сделать?
Вплотную, по-медицински, занялись нами следующим днем в полевом госпитале, точнее, в санитарном батальоне. Хирург в забрызганном кровью переднике стал копаться в ране. Чтобы я не слишком дергался от непередаваемо острой боли, две сестрички навалились. Удерживая, они и жалели, уговаривали:
– Сейчас, сейчас, родненький. Доктор вот-вот закончит. Легче тебе станет, миленький…
Под жаленья и уговоры хирург закончил операцию. Отошел от примитивного операционного стола. Опрокинул в рот, как я понял, мензурочку спирта, закурил облегченно. Полегче стало и мне. Перемотанному свежими бинтами, немного умытому. Вынося мои носилки из палатки-операционной, сестрички продолжали ласкать словами, жалеть. Наша «порция» раненых оказалась первой такой молодой, чем и вызвала особое сочувствие.
Впереди был путь в эвакогоспиталь. Тут мне предстояла неожиданная встреча. В санитарный эшелон нас грузили на станции Сухиничи. Большая узловая, она находится на юге Калужской области. Тогда, в переломном 1943-м, то был северный обвод знаменитой Орловско-Курской дуги, где шли ожесточенные бои. И вот мы уже в теплушках эшелона. Молоденькие сестрички хлопочут, устраивая раненых поудобнее.
Вдруг к моим носилкам сбегаются сразу несколько девчат. Не могу сначала понять – почему. А они начинают спрашивать, перебивая друг дружку:
– Ты точно из Троицка? Из Челябинской области? А маму твою как зовут? Она врач?
Получив ответы, кидаются ко мне с поцелуями, одновременно смеясь и плача. Оказывается, все они троичанки. Окончили городское медицинское училище. Одним из преподавателей у них была моя мама, врач с еще дореволюционным стажем. Надо же такому случиться. На всем огромном фронте от Черного да Баренцева моря санитарный эшелон с землячками попал в то место и тот час, когда я там появился. 17–18-летние девчонки так обрадовались невероятной встрече, что не могли оторваться. В них проснулись почти родственные ко мне чувства.
Неизвестно, сколько бы продолжалась радостная суета, но к Сухиничам прорвались гитлеровские бомбардировщики. Грохот взрывов, пламя, крики раненых и гибнущих. Воистину – ад земной.
Сестрички пропали. Кого вызвали перетаскивать раненых, кто поспешил в укрытия. Попрятались кто куда ходячие раненые. Остались мы – лежачие. Ждали судьбу, пока наши летчики-истребители не отогнали вражеские самолеты. Тут все, кто мог, вернулись к эшелону. И землячки. Смущенные тем, что оставили нас, они вели себя гораздо сдержаннее. Да и паровоз прицепили. Он гукнул, и мы поехали. В письме из эвакогоспиталя в Ростове-Ярославском сообщил, что жив, хотя и не совсем здоров. Упомянул и про встречу с землячками.
Солдатский мой треугольник пришел после похоронного сообщения. Тем и вернул родителей из траура.
С неба – на землю
Мечтал летать, но попал в пехоту.
Увлечение авиацией в 1930-е годы и вообще до Отечественной было очень сильным. Не сравнить с «модой» на космос после войны.
Как грибы росли аэроклубы, парашютные вышки, шли перелеты. Вспомним, звание Героя Советского Союза учредили, не столько отмечая мужество экипажа затонувшего судна «Челюскин», сколько для прославления летчиков, спасавших людей со льдины полярного моря.
Знаменитый роман «Два капитана», написанный уже после войны, – о нашем поколении. Вениамин Каверин заглянул в душу тысяч юношей и взрослых. Второй-то капитан – Саня Григорьев – полярный мужественный летчик, пример для подражания.
И теперь представьте себе, как осенью 1942 года в наш маленький уральский городок Троицк прибывает училище авиаштурманов. Возглавляет его не кто иной, как Александр Васильевич Беляков. Тот самый, что с Валерием Чкаловым и Георгием Байдуковым беспересадочно пролетел всю нашу большую страну – от Москвы до дальневосточного острова Удд. Потом в 1937 году через Северный полюс они опять перелетели в Америку. Беляков тоже Герой Советского Союза.
Мы, подростки, поступить учиться на штурманов не надеялись. Была, однако, другая возможность. На бомбардировщики нужны стрелки-радисты. Их готовили очень быстро. Я попытался. Отказали. Дескать, исполнилось только семнадцать. Рано. Но узнаю, кое–кого из однолеток приняли.
Обратился за помощью к отцу. Он пользовался большим уважением. Но и отцу отказали. Тогда я понял: дело в другом.
Пока шла канитель, наступил 1943 год. Меня теперь уже официально призвали в армию. В первых числах января отправили в Свердловск (Екатеринбург) на военные курсы башенных радистов-стрелков танковых войск. Через месяц примерно пришло распоряжение 10-классников направить в офицерские училища. Так я попал в Златоустовское пулеметное (огневое) училище.
Несколько месяцев потаскал «максима» по златоустовским горкам. Научился разным военным премудростям. И тут на фронте возникла острая нехватка бойцов вообще, особенно грамотных. В офицерских училищах за Уралом срочно сформировали курсантские батальоны.
Дальше все понятно. Вместе с товарищами попал сначала в готовящуюся, затем развернувшуюся Курскую битву.
Нас, автоматчиков, вооруженных ППШ, стали бросать в горячие места. В одном из них, так называемой разведке боем, тяжело ранило, контузило. Госпиталь, инвалидность… Лежа на госпитальной койке, осмыслил кое-что. Стрелки-радисты бомбардировщиков, как я узнал, считались смертниками. Они сидели за турельными пулеметами в хвосте самолетов. Вражеские истребители в первую очередь старались уничтожить стрелков. Потом легче сбить тяжелую машину.
В общем, не дали мне со славой погибнуть в небе. Не дали, в крайнем случае, попасть обгоревшим, изувеченным в госпиталь. То же самое могло произойти и в танковой башне.
А в пехоте? Царицу полей не жалели. Она массами гибла и в обороне, и в наступлении. Но все же ближе к земле – надежнее. Кое-что, очень немногое, зависело и от тебя самого. От военной сноровки, от простой человеческой удачи.
Я – выжил.
Материал из книги:
Вехи Великой Победы : воспоминания ветеранов Южно-Уральской магистрали / редактор-составитель А. Л. Казаков. – Челябинск : Автограф, 2010. – С. 218–224.