Панюков Роберт Александрович родился в 1930 году в Челябинске. В годы Великой Отечественной войны учился в школе № 12 (ул. Орджоникидзе, ныне не существует), № 1 (ныне школа № 121), мужской железнодорожной школе № 2 (ныне школа № 53). В 1953 г. окончил Челябинский политехнический институт. Работал на Челябинском тракторном заводе. Дата и место смерти неизвестны.
Воспоминания Роберта Александровича Панюкова, написанные в мае – июле 1995 г., представляют собой автобиографический текст (1 блокнот и 2 тетради) в котором автор пишет об истории своей семьи (опираясь на воспоминания бабушки и матери), детстве и военных годах, юности, и начале трудовой деятельности. В данный сборник включены те фрагменты воспоминаний, которые касаются жизни автора в годы Великой Отечественной войны.
Воспоминания Р. А. Панюкова хранятся в фондах Центра историко-культурного наследия г. Челябинска.
Из воспоминаний Р. А. Панюкова
Воспоминания бабки, матери и личные
В 1938 г. я поступил в 1-й класс школы № 12 по ул. Орджоникидзе, сейчас там, кажется, институт усовершенствования учителей или институт культуры. К моменту поступления в школу я уже свободно читал и писал, поэтому учиться мне было легко.
В один из июньских выходных дней мы с братом в компании других ребят отправились на «Чекинку». Это место находилось, если идти по берегу водохранилища, южнее существующего сейчас городского пляжа. Это место называлось потому, что здесь была когда-то водяная мельница Чекина [Чикин Александр Адрианович (1855-1913) – челябинский предприниматель, общественный деятель]. Смутно помню ее действующей, когда мы с дедом на лошади приезжали сюда или молоть, или еще зачем – не помню. После долго еще там на месте мельницы можно было увидеть ее развалины и запруду из камней.
Так вот, на этой «Чекинке» мы и проводили целый день, купались, загорали. Возвращались домой страшно усталые и голодные. Спасением от голода у нас было то, что на пути находился небольшой хлебозавод (находился он где-то в районе пересечения улиц Энтузиастов и Сони Кривой). Собирали мелочь и покупали 2-3 булки горячего свежего хлеба, который моментально поглощали.
В тот воскресный день, вернувшись домой, мы узнали, что началась война. Это было 22 июня 1941 г.
Вскоре нашу школу освободили под госпиталь, а нас перевели учиться в другое помещение (это сейчас двухэтажное каменное здание, стоящее посередине бульвара Славы по ул. Советской). Школа сохранила тот же номер, но стала начальной из-за малости помещения. Брат закончил восемь классов и пошел работать на ЧТЗ в цех МХ-1 (был такой цех). Какой продолжительности была смена – не знаю, но помню, что уходил поздно вечером (если работал в ночь) и приходил утром, когда я собирался в школу. Вручал мне пустой кисет с наказом собирать окурки. Он уже стал курить, а с куревом была проблема. А между тем мимо нашего дома почти ежедневно под звуки марша «Прощание славянка» шли и шли строем за строй воинские части на вокзал. Отправляли на фронт.
В 1942 г. моему брату Игорю исполнилось 18 лет и, вскоре, он получил повестку из военкомата. Придя в военкомат в III отдел к капитану Медведеву, попросился в военное училище, на что получил ответ:
– Ты, сын врага народа, решил по Союзу покататься?
– пойдешь на передовую.
Проучившись 3-4 месяца в снайперской школе, что находилась на ст. Колтубанка Куйбышевской ж/дороги, был отправлен на фронт, на Курское направление под знаменитую Прохоровку, где 15 июня 1943 г. был ранен и умер от ран. А 13 июня умер дед в возрасте 71-го года. Причина – недоедание.
И вот после смерти деда спустя недели две пришло извещение о смерти. Несколько дней мы с бабкой не решались показать его моей матери. Еще не оправившись от смерти отца и тут новое потрясение. Жить было очень тяжело, вещи почти все были проданы. И бабушка решилась продать половину дома (нет, чтобы до смерти деда) за 75 000 рублей. А мать вовсе не находила места от горя, особенно по ночам, не спали и мы с бабкой.
В одну из таких ночей раздался далекий, но ужасный по силе взрыв, в доме задрожали стекла. Как потом говорили, произошла крупная диверсия на Копейском заводе «Пластмасс». Вспоминаю еще об одной диверсии, которая произошла в 1943 или в 1944 г. – не помню. Это случилось на железнодорожной ветке Челябинск-Свердловск, как раз напротив стоящего сейчас (тогда естественно его и близлежащих домов не было) здания агентства Аэрофлота.
Отправлялся с ЧТЗ танковый эшелон, укомплектованный личным составом на фронт (почему на Свердловск?). Не знаю, был ли разобран путь или по какой другой причине произошла эта катастрофа. Большая часть состава пошла под откос, а насыпь в этом месте довольно высока. Прибежав туда, я увидел танки и на склоне насыпи и у основания ее в самых различных положениях: и на боку, и вверх гусеницами. Пожара не было, но много было раненых и, возможно, смертельно, т.к. грузили и в санитарные машины и в обычные бортовые.
А жизнь шла в тылу своим чередом, было голодно. В школе давали в большую перемену маленькую булочку, размером с просфиру, надрезанную и всыпанной туда малой дозой сахарного песка. Смаковали мы, ученики, эту булочку стоя у карты и обсуждая события на фронте.
В пятом классе я продолжал учебу в школе № 1 (сейчас школа № 121), потом нас разделили, и я стал учиться на вокзале в мужской железнодорожной школе № 2, которую и закончил в 1948 г.
В 1944 г. стало жить настолько плохо, что продали и вторую половину (дома – Ю.К.), а сами стали жить в доме материной подруги Наседкиной Иринины Николаевны, которая уехала к мужу.
К концу войны и относится появление магазинов Особторга, конечно продуктовых. В этих магазинах можно сказать было все, но дорого. Так бабка, продав вторую половину и имея наличные, шла в Особторг, покупала 1 кг крупы, столько же сахару, немножко масла, немного конфет и 2-3 тысячи не бывало. А велосипед, который мне купили по случаю продажи дома, стоил 7 тысяч. Вот такое было соотношение цен на продукты и промтовары.
Иждивенцы получали на карточки по 300 г. хлеба.
После окончания 5-го класса я на летние месяцы устроился работать в танко-техническое училище, числился вахтером. Стал получать рабочую карточку и 800 г. хлеба. Работа моя заключалась в том, что куда меня пошлет начальник клуба капитан Панаев. А посылал он меня то получить костюмы в драмтеатре для предстоящего спектакля в клубе, то ехал я на своем велосипеде на базу кинопроката за очередным фильмом, то с крупной суммой денег, по тем моим понятиям, отправлялся в к/т Пушкина за билетами для офицерского состава училища. Помню и начальника училища генерала Казакова (с одной рукой, но отличного охотника), и полковника Кирноса. Но почему-то особенно запомнился мне ст. л-т Носков, начальник хозчасти, в 70-е годы работавший начальником автоколонны 1218, что на ул. Бажова. Работал по словам сослуживцев успешно.
Дела на фронте шли все успешнее и наконец наступил долгожданный день. Утром мать собиралась на работу и вдруг передают о гитлеровской капитуляции, о Победе, о том, что этот день праздничный и состоится демонстрация. Пока переживали, радовались и печалились по поводу тех, кто не дождался этого дня, к нам заявилась большая группа сотрудников матери, отправившихся на демонстрацию. Был пасмурный, но счастливый день у многих миллионов людей, день победы 9 мая 1945 г.
05.05.95 г.
II. Детство и военные годы
О начале войны я уже писал выше, как мы, ребятня, это начало. Дальше карточная система, постепенное ухудшение жизни и главное голод. Все эти годы войны постоянно чувство голода, только жажда еды за редкими исключениями, о которых я упомяну в дальнейшем.
Единственным спасением в то время была корова, огород и картошка, которую садили уже в июле, т.к. в огороде земли было мало. Картошки требовалось значительно больше. Брат работал на ЧТЗ, потом, когда ему исполнилось 18 лет призвали в армию. Об этом я уже писал. Мать с дедом работали, так что весь уход за картофельным полем ложился на наши с бабкой плечи.
Садили по началу на аэродромном поле, там сейчас застройки Северо-Запада. После дали участок в 10 соток рядом со станцией Чурилово. В первый приезд были поражены: пласты целинной земли, боронить было не до этого, а нам попался участок дороги. Разбить эти громадные пласты не было никакой возможности. Что делать? Дед приподымал лопатой пласт, я бросал картофелину. Так и закончилась посадка. Ну, думали, остались без картошки. Но вовремя прошли дожди, и целина сказала свое слово. Урожай был не обильным, но достаточно богат, картофель крупный как, говорят, поросята. Сегодня я не вижу такого картофеля.
Копали в воскресенье, теперь проблема как вывезти. Уехали вечерним поездом мать с дедом (им нужно на работу), бабка. Я остался один. Соседи по полю обещали деду с матерью, что придет машина и захватят меня с картошкой, благо они оказались недалекими соседями по жительству. Дорога автотранспорта, если можно назвать ее таковой, проходила через поселок «Партизан» это за территорией ЧТЗ, и практически была для автотранспорта в этот период года не проезжа.
Большинство соседей по полю были работниками ЧТЗ и, может быть по этой причине, на поле прибыл танк. Да, да танк, только со снятой башней, вместо которой были наращены высокие борта. Объем этого кузова был велик, все ближайшие соседи покидали в него свой урожай, про обещание деду с матерью на счет меня было забыто, да и кто бы стал таскать и грузить около 2-х десятков мешков с картошкой. Транспорт ушел, люди уехали, остались считанные единицы, маячившие в дали. Остался естественно и я, один. В душе теплилась робкая надежда, что мать с дедом что-нибудь придумают. А я на всякий случай стал собирать дрова на костер, с дровами была проблема, т.к. лесок очень низкоросл, как в тундре, да и редок. Перед самым вечером вдруг появилась мать, благо от ст. Чурилово было недалеко.
Мать есть мать, беспокоилась за меня, переживала. Привезла немного хлеба, соли, бидончик воды. Успокоила, посоветовала идти на ночь к людям, оставшимся в поле, а картошку (она в мешках) оставить. Сказала, что завтра дед возьмет лошадь в своей организации (он работал в Водоканалтресте экспедитором) и заберет меня и картошку.
Действительно, часов в 11 следующего дня появился дед с запряженной лошадью, погрузили мешки с картошкой и отправились в путь. Хотя мешки были небольшие, сами шли пешком, лошади было очень тяжело и, чувствовалось, что до города она не дотянет.
Доехали до станции, все же более людное место, часть мешков дед згрузил, оставил меня караулить. И только вечером часов в 8-9 вторым рейсом были доставлены на место я и оставшаяся картошка. Была картошка, была и жизнь. Теперь можно делать жаренки как мы их называли: тонкими кружочками резали картофель, солили и укладывали на горячую плиту очага.
Очищенная кожура картошки ни в коем случае не выкидывалась, мелко рубилась для кур, пяток которых еще находился во дворе и которые уже забыли вкус зерна. Из картофельных очисток делались оладьи: очистки промывались, провертывались на мясорубке, добавлялась мизерная доза муки (столовая ложка) и жарились, если были какие-нибудь жиры типа конопляного или хлопкого масла, или маргогуселин (был и такой продукт во время войны).
Но все равно, когда на улице раздавался ребячий клич: «На станции вагон со жмыхом» – бежала почти вся улица пацанов. Приносили домой, отбивали небольшие кусочки, сосали, грызли. Бабка пыталась молочь жмых в ступке, потом печь лепешки – не получилось, разваливались. Самый хороший жмых считался подсолнечный, конопляный – горький, хлопковый – волосатый.
В то военное время еще была одна проблема, проблема топлива. И если на зиму удавалось запасти угля и дров, то летом топить не только печь, а очаг было накладно. За военные годы едва ли смогу насчитать несколько случаев, когда топили русскую печь. Разве только осенью, когда бабка делала паренки, их нужно было томить в русской печи, получалось довольно приличное кушанье: пареная свекла в сладком сиропе.
В летнее время пользовались керосинкой, прообразом керогаза, только более неудобным и несовершенным. Очень длителен был процесс приготовления пищи, благо хоть то, что будь то обед или ужин готовить нужно было только одно блюдо, в основном это был суп. Да и готовить его было проще по причине наличия в огороде зелени и корнеплодов.
Ну а обеспечить керосинку топливом, да и для лампы надо было иметь запас (были перебои с э/энергией) входило в мои прямые обязанности.
В довоенные годы и до конца войны, а может быть и далее неподалеку от нашего дома находилась нефтебаза. Она занимала целый квартал, ограничиваемый улицами Российской (б. Сталина), Евтеева (б. Керосинная) и ул. Свободы (б. Ленина). Центральный въезд на базу выходил на ул. Евтеева (Керосинную). Поэтому и может быть название улицы было связано с расположением на ней нефтебазы, кроме того на этой улице по правой стороне, на пересечении ее с ул. Возмездия располагалась еще лавка, где торговали некоторыми хозтоварами и, в основном, керосином. Лавка эта представляла собой купеческий лабаз из гранитного камня с крепкими металлическими дверями.
На нефтебазе всегда было много приезжих. Очевидно из районов, у приезжих на телеге были одна-две бочки. Лошади, привязанные к коновязи, которая имелась у въезда на нефтебазу, лошадям давали корм и приезжие ожидали своей очереди. Я вооружался емкостью, представляющая собою металлическую банку с крышкой объемом литра на два. Имелся кусок тонкого шланга, вернее резиновой трубки от клистирной банки, эта трубка резиновая считалась по тем временам большим дефицитом, поэтому я ее и берег, как зеницу ока.
Когда возница с наполненными бочками выезжал из ворот, он некоторое время отдыхал, поправлял упряжь перед дальней дорогой. Вот тогда поллитра, литр, а тои полная емкость вымаливались буквально у него. Бочки ставились на попа (редко), обычно на телегу, специально оборудованную ложились одна, чаще две бочки вдоль телеги так, чтобы заливные пробки располагались в верхней части бочки, поэтому, отворачивая пробку, возница не рисковал пролить содержимое, такого случая я не припомню. Бочки, как правило, заполняли не под завязку, как принято говорить. Далее я шланг (резиновая трубка) и остальное было делом техники. Моя емкость наполнялась на половину или полностью в зависимости от настроения возчика.
Для поднятия его настроения у меня имелся запасной дедов кисет с незначительным количеством махорки, но достаточным, чтобы поднять настроение возчика. Этот кисет, когда я им не пользовался, находился в распоряжении бабушки, которая незаметно от деда пополняла его содержимое, конечно понемногу. Вот так действовал в то время наш семейный топливно-энергетический комплекс.
В довоенное время и в тяжелое время войны наш дом, семья держались на бабушкиных плечах. Особенно напоминает мне бабушку ее прообраз – бабушка Виктора Астафьева, образ который так чудесно, душевно и тепло дал в своей книге «Последний поклон», которую пришлось мне перечитывать не единожды.
Ее спокойствие, некоторая суровость при очень добром отношении к нам, внукам и при этом завидная трудоспособность, позволявшая ей ни минуты сидеть без дела – вот ее основные черты. По хозяйству она могла делать практически все: убрать у коровы в стайке (опять сибирское словечко), задать корму, приготовить ей пойло работа по огороду все, все могла делать бабулька. Даже когда привозили сено корове на зиму (считай машина сена) она помогала метать его на сеновал (хранилище сена) находящийся в верхней части большого сарая, в котором хранились дрова, уголь, разное старье. Там же располагалась стайка для коровы с деревянным полом.
Ну а уж у плиты, у русской печи особенно, бабульке тут уже равных не было. Не зря же, как я уже упоминал выше, кухарила она у архиерея челябинского.
Что запечь окорок в ржаном тесте, испечь любой пирог, будь то рыбник или торт «Наполеон», или «Манник», или «Бедный студент», все это выходило у нее легко и с любовью. Конечно, в военное лихолетье эти деликатесы отсутствовали. Ну а уж, куличи она щелкала как семечки, воспроизводя их различных размеров. Был у нее и фирменный торт под названием «Торт рубленный», умела его приготовить и моя мать. Торт на вкус был отменен. Больше никто из знакомых матери подруг не готовили его, не знали рецепта и технологии приготовления.
В последние годы своей жизни одну из своих подруг Веру Владимировну, очень пожелавшей самой приготовить торт, мать досконально и не за один раз обучила ее премудростям приготовления торта.
Совсем недавно, года два назад, я по просьбе снохи, попросил при встречи консультации по приготовлению этого шедевра кондитерского искусства, она согласилась, дала рецепт приготовления, обещалась подойти, когда потребуется, но не успела. Умерла. Остался рецепт приготовления. Желающих прошу!
В 1942 г., осенью, в нашей семье произошло большое несчастье – пала корова. В конце сентября выкопали на огороде небольшой участок с посаженным картофелем. Оставили на ночь в куче, прикрыли ботвой. В огороде же на ночь оставили привязанной корову, так как дед на зиму готовил стайку, отремонтировал пол, залатал дыры в стенах, стены побелил и оставили стайку на ночь на просушку. Каким-то образом корова отвязалась, очевидно объелась ботвы и в результате утром обнаружили ее вздувшийся труп.
Воспользоваться довелось только шкурой.
Без присутствия во дворе живости, за которой нужен уход, кормления, бабушка не представляла смысла своего существования. Купили козу, козу Муську. Давала Муська 2-3 литра молока в день, для козы это неплохо. А корма требовалось для нее значительно меньше. Бабка была довольна. Печально только то, что не прожила Муська отведенный ей природой срок – съели ее хозяева. Да, как ни прискорбно говорить об этом, но это факт. Заставила нужда, заставил голод. Дед уже не работал, болел, семья лишилась основного работника. Вот и для поддержания здоровья деда в основном и пожертвовали Муськой.
Очень многие челябинцы в голодное время ездили в соседний г. Кустанай: понемногу муки, пшена, картофеля и если возможности есть (деньги, вещи добротные) немного мяса. Вот и весь набор продуктов, не так уж и густо.
Ездили редко, а всего за военное голодное время ездила раза три мать одна и два раза мы ездили с ней вместе. Матери было проще: у нее был бесплатный билет как у работника НКПС. В то время она работала на базе ГУМТО НКПС. ГУМТО (главное управление материально-технического обеспечения).
В Кустанае была родственная организация, тоже какая-то база, имеющая отношение к железной дороге. Поэтому мать выписывала еще и командировочное удостоверение, начальство прекрасно понимало всю сложность материального положения в семье и шло навстречу.
Однажды с матерью в одну из поездок произошла неприятность, о которой она впоследствии не могла без волнения вспоминать.
Так как в доме вещей, годных к обмену на продукты практически не осталось, одной зарплаты матери тоже недостаточно, то пришлось матери заняться, как сейчас модно называть, предпринимательством. А именно: в Челябинске покупала мать водку (кстати так делали многие ездоки в Кустанай), сколько, я не знаю, ну 2-3 литра. В Кустанае водка пользовалась спросом, поэтому матери достался какой доход.
И вот в эту поездку при прибытии в Кустанай, мать с поезда отправилась прямо на базу, чтобы отметить командировочное удостоверение. С ней была сумка объемная, в сумке водка, в чем она была и в каком количестве – не знаю. Следом милиционер, мать по природе была труслива, не в пример своей матери. От страха замирало сердце, подкашивались ноги, как они донесли ее до базы, не знаю. Сразу, придя на базу, бросилась в бухгалтерию, где работали все знакомые, и успела только сказать: «Девчата, за мной милиция, а у меня водка» – и на большее не была способна.
Вскоре, правда, появился преследователь, узнал ее конечно. Потребовал милиционер документы. Все в ажуре, приехала в командировку, на вопрос что в сумке, работники бухгалтерии чуть ли не в один голос заявили: «Водка, нам привезла, мы заказывали». Вот и все. Но насколько мне помнится мать после этого случая таких вариантов товарообмена больше не предпринимала.
Позднее мы с матерью ездили в Кустанай вдвоем. Это было что-то кошмарное. Туда, в Кустанай, ехали еще более или менее сносно, мне только оставалось опасаться контролеров, так как я ехал без билета. Поэтому большую часть времени мне приходилось проводить под боковой нижней полкой, полка по низу имела ограждение и при опускании полностью закрывала доступ в мое помещение, так что я прибывал в кромешной темноте.
Кустанай в то время, сейчас не знаю, был конечным тупиковым железнодорожным пунктом. Поэтому поезд с прислугою оставался дожидаться до вечера своих пассажиров, а пассажиры отправлялись в город, на базар.
Мне мало что запомнилось из достопримечательностей Кустаная тех времен. Помню скверик-парк в центре, улицы в основном застроены частыми деревянными домами, много мазанок по типу украинских хат. Обращала на себя внимание ширина улиц, улицы были очень широки, раза в два шире любой Челябинской улицы. Может это было вызвано широким степным простором. Обращала на себя внимание только одна достопримечательность города. Это была тюрьма. Трех или четырехэтажное здание располагалось на холме, возвышалось над городом, как бы господствовало над ним, видима была тюрьма почти из любой точки города.
Запомнился базар с изобилием продуктов, по Челябинским меркам, с дымком мангалов и запахом шашлыков.
Обратный путь был ужасен, особенно посадка, вагоны забивались под завязку, так как каждому пассажиру добавлялись сумки, мешки с продуктами. Забито было все: тамбур, проходы, полежать можно было только на третьих багажных полках. В туалет приходилось пробираться буквально по головам.
К военным воспоминаниям хотелось бы еще отнести поездку с квартиранкой Дусей к ее матери в деревню Терикуль, где пришлось видеть, как жила деревня в военное лихолетье. В городе было легче, гарантированная норма хлеба, а там?
Довалось то, что заработано на трудодни, а какие трудодни могли заработать старики да старухи, многодетные матери. Более или менее могли сделать подростки 16-17 лет, но не в каждой семье таковые имелись. Подробнее об этой поездке в следующем изложении воспоминаний.
Июнь 1995 г.
II (окончание)
В конце II части своего повествования я говорил о поездке в деревню в военные годы и обещал об этом рассказать читателю, что сейчас и делаю.
Как я уже писал во время войны была продана половина дома, во второй половине жили мы с матерью и бабушка, занимая одну комнату, а вторую комнату сдавали квартирантам. В это время, т. е лето 1944 г. ее занимала семья Цвик, эвакуированные из Харькова. Их сын учился в нашем танковом училище, а родители, оба экономиста, работали.
Но были еще в кухне полати, как в обычной крестьянской семье. Их то и сдала бабка, как жилплощадь, молодой женщине по имени Дуся (Евдокия), которая отрекомендовалась как секретарь директора одного из крупных предприятий города, что у нее живет мать в деревне и что можно надеяться на обеспечение продуктами.
И вот в один из августовских дней мы с ней отправились в деревню. Меня снабдили небольшой суммой денег, булкой хлеба. Во время войны и некоторое время после хлеб у нас именовали городской (маленькая булка) и железнодорожный (большая булка), который выпекался на хлебозаводе ОРС НОД-2 ЮУЖД [Южно-Уральская железная дорога] и располагался да и сейчас существует недалеко от перекрестка улиц Цвиллинга и Лазаретной, последней уже нет.
Немного денег, булка хлеба, полученная по карточкам на несколько дней вперед и два пакетика сахарина, который всегда можно было приобрести на рынке, продавался он в маленьких пакетиках, как обычно в аптеках порошки.
Как добирались до села Бродокалмак я описывать подробно не буду. Упомяну только о том, что погрузились на грузовую бортовую машину, а желающих ехать было очень много. Сначала, официально, кондуктор с сумкой через плечо обошел желающих ехать собрал по рублю и выдал билеты. Конструкторша в поездке не участвовала, а водитель, проехав Петровку, что у Второго озера, остановил машину и стал собирать уже по 10-15 руб.
На всем пути до Бродокалмака постоянно попадались толпы фезэушников и ремесленников, учащихся фабрично заводских училищ (ФЗО) и ремесленных (РУ). Причем эти группы двигались только в одном направлении: от города в сторону Брадоколмака. Бежали, бежали из училищ в надежде, что дома, в родной деревне будет легче прожить, да и с непривычки в городе, особенно в военное время, после деревни было жить тяжело. Тем более возраст ребят был еще мал 14-15 лет.
Переночевав в Бродокалмаке у какой-то бабки, дальней Дусиной родственницы, утром отправились пешком за двенадцать километров в Дусину деревню Терикуль. Ее мать с братом жили в этой деревне, в маленькой избе – комната и кухня. Была у них корова и огород, этим и жили. Несколько дней, что мы там прожили, в обеденное меню наше входило: груздянка (благо грибов было много) без соли, забеленная парой столовых ложек молока, или овощной суп, опять же без соли. В супе был картофель ранний, морковь, свекольная ботва, лук ну и все.
Иногда пекли «хлеб», хлебом этот продукт нельзя было назвать, поэтому и беру его в кавычки. Готовили его так: мелко рубили лебеду, иногда добавлялась свекольная ботва, самую малость муки. Выпекали маленькими колбасками. При разломе темно-зеленая вязкая масса. От желудочных неприятностей нас с Дусиным братом спасало обилие поспевшей к тому времени черемухи, которую мы много поедали, не подозревая, что она действует как вяжущее закрепляющее средство.
Наверное, через неделю отправились мы с Дусей и ее братом в Челябинск. Дуся собиралась брата устроить на работу на своем предприятии, поступать в РУ или ФЗУ – возраст был 17 лет, да и у Дуси пред глазами стояла картина бегства учащихся РУ и ФЗУ из города, которую мы наблюдали по Бродокалмацкому тракту.
Попасть же в город оказалось еще сложнее, чем выехать из него. Трое суток понадобилось нам, чтобы выбраться из Бродокалмака. Ночевали у той же дальней родственницы Дуси, клопов у нее было так много, что мы с Дусиным братом не выдержали и шли спать в сарай, спали там на замызганном топчаке.
По утру уходили на окраину села, к МТС [машинно-тракторная станция], где проходил тракт на Челябинск, устраивались под распущенную березу, единственную по-близости и так коротали целый день, ожидая попутной машины. Ожидали транспорт не мы одни, собралось десятка два желающих. То, что везли из деревни немного овощей, бидон топленого заквашенного молока – все было съедено. Пришлось идти на хитрость. Дуся узнала, что в одном из дворов села стоит челябинская машина и что должна идти в город. Умоляя шофера и еще какого-то чина и отрекомендовав меня и своего брата как дезертиров из ФЗУ, и что она как бы сопровождает нас обратно, было получено, наконец, разрешение стать нам пассажирами авто (разумеется грузового).
Не забуду я этих трех суток ожидания под березой, когда чувство голода притупляется, появляется сонливость, полная апатия к окружающему и полное безразличие к тому, что тебя ожидает в будущем.
Июль 1995 г.
Источник: От первого лица. Дневники, письма и воспоминания участников Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. – Челябинск, 2020. – С. 262-277.